Но это уже был сон.

Море покачивало Колесникова между пологих холмов по-матерински бережно, будто убаюкивая в объятиях измученного, уснувшего наконец ребенка…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. Награжден посмертно

Скрипнула входная дверь. Моряки, курившие в молчании у стола, оглянулись и встали. Пригибаясь, чтобы не задеть головой за притолоку двери, вошел старший лейтенант, детина высоченного роста.

— Бр-р! Ну и погодка! — сказал он, стряхивая с фуражки капли воды. — Сидите, сидите, товарищи! Говорят, в Австрии климат лучше, чем в России. Кой черт лучше! Вторая половина апреля, а дождит, как в ноябре.

Сняв шинель и вытирая платком мокрое лицо, он подсел к круглому столику, над которым висят часы с кукушкой.

— Да, кстати! Пришел приказ о награждении за Эстергом-Татскую операцию. Колесникову орден Отечественной войны первой степени посмертно!

За столом оживились.

— Не торопятся, батя, в наградном отделе-то: когда эта операция была, а приказ только сейчас вышел!

— И вроде бы скуповато дали, а? Я бы, например, ему безо всякого Знамя дал. Он же подсвечивал фонарем до самого конца, пока не убили!

— Зато жене орден отдадут. Останется в семье навечно. [3]

— А Колесников был холостой.

— Хотя да. Я и забыл…

Перед нами знаменитый отряд разведки Краснознаменной Дунайской флотилии. Часть разведчиков на задании, остальные отдыхают.

Расположились они в брошенном хозяевами доме, который стоит на отшибе, на самой окраине населенного пункта. Это удобнее, меньше беспокойства. Не то пришлось бы отселять жителей из соседних домов. В любых условиях, в том числе и на отдыхе, разведчики обязаны сохранять инкогнито. Вражеская контрразведка, пытаясь парировать действия наших разведчиков, неустанно стремится засечь их местопребывание.

Дунай неподалеку от дома, в каких-нибудь полутораста метрах. Там, под охраной часового, покачиваются у причала катера и полуглиссера отряда — от самого Измаила разведчики со всей флотилией продвигаются по воде.

Позади — Вена. Впереди — Верхняя Австрия.

Круг света от лампы под абажуром падает на стол, застеленный клеенкой. Четыре разведчика играют в домино. Несколько человек старательно орудуют иглой, чиня свою одежду. Остальные просто сидят у стола, разморенные теплом, покуривая, перебрасываясь репликами, наслаждаясь иллюзией домашнего уюта.

Старший лейтенант не принимает участия в разговоре. Он вытащил из нагрудного кармана кителя зеркальце и, прислонив его к чугунной пепельнице, принялся расчесывать свою не очень густую, но франтовскую, раздвоенную бородку. Процедура эта не привлекает к себе внимания. Она традиционна. Все на флотилии знают, как заботится старший лейтенант о своей бороде, хотя ему скоро предстоит расстаться с нею — дал зарок не брить ее до победы над фашистской Германией.

Он молод, на днях исполнилось двадцать пять. Большинство его подчиненных — его ровесники, некоторые даже постарше, но ненамного, на год, на два. Не следует, однако, думать, что борода отпущена ради солидности. Ничуть! И без бороды авторитет старшего лейтенанта, иначе бати, непререкаем среди разведчиков.

Батя — это нечто вроде почетного звания. Разведчики сами дают его командиру. А могут — в иных случаях — и не дать!

К нынешнему своему командиру они присматривались долго, что-то около года. И все это время называли его согласно уставу: «товарищ старший лейтенант». Батей качали называть только после того, как он вывел из боя под Туапсе весь отряд через Чертов мост, вдобавок без потерь.

Сейчас он не принимает участия в разговоре. Расчесав бороду, положил на столик свой планшет — собрался поработать немного перед сном.

За большим столом продолжают вспоминать о Колесникове.

— Не то что Знамя, ему бы по совокупности орден Ленина дать! Неужели не заслужил? Вот кто действительно ни с чем не считался — лишь бы получше выполнить задание! Помните, как мы двух «языков» из Буды по канализационной трубе волокли, а майору немецкому стало плохо, начал было совсем доходить? Кто с себя маску противогаза содрал и на немца напялил? И ведь батя ему не приказывал, он сам на это решился.

— А кто огневую точку погасил у горы Индюк? Тенью прополз под дзотом и ухнул противотанковую в амбразуру!

— Он, помимо того, что бесстрашный, очень добросовестный был. У Эстергома с места не сдвинулся, потому что не имел права сдвинуться. А ведь в шлюпчонке своей под пулями и снарядами сидел, в аду кромешном! Там же ад был, верно?

— Еще какой ад-то!

— А я до сих пор, хлопцы, не пойму: как шлюпчонка его уцелела? Только очень сильно накренилась и воды набрала.

— Накренилась, когда его за борт кинуло, так надо понимать.

— Хорошо, хоть сразу умер, не мучился.

— Это, конечно, хорошо…

В ту ночь по пути следования бронекатеров были расставлены шесть разведчиков на опасных в навигационном отношении участках фарватера. Младший лейтенант Колесников находился в самом ответственном пункте, возле узкого прохода между фермами эстергомского моста, обвалившимися в воду.

Возвращаясь на исходе ночи после высадки десанта, катерники подобрали только пять разведчиков. Колесникова не нашли. В полузатопленной шлюпке была лишь его шапка. Очевидно, он был убит или тяжело ранен и свалился за борт с автоматом и сигнальным фонарем.

На минуту или две у стола воцаряется молчание.

— А дали бы еще тот орден ему, если бы он жив остался? — нарушает молчание чей-то скептический прокуренный бас.

— Почему?

— Начудил бы, отколол чего-нибудь на радостях, что, в таком аду побывав, жив остался. Не первый же случай! Что-что, а пошуметь на отдыхе он любил. И после Буды награждение мимо проехало.

— Не награждение. Звездочку у него срезали с погон. В шутку звездопадом это называл.

— Шути не шути, звездочки с погон обидно терять.

— А как же! Теперь бы ему полагалось старшим лейтенантом быть, как бате.

— Да… Что ни говори, а с зигзагом у него был характер.

— Я так считаю: пережил до войны несчастную любовь.

— Виктор-то — и несчастную? Да ты что?! Он отбиться не мог от девушек! На пятьдесят километров в округе все регулировщицы и продавщицы в военторгах по нашему Виктору сохли.

— Но это же поверхностно все — продавщицы, регулировщицы! Я про любовь сказал, тем более довоенную!..

Старший лейтенант краем уха прислушивается к разговору.

Разведчиков объединяет общая военная специальность. Но какие же они все-таки разные у него! (Это проявляется даже сейчас, при обсуждении характера погибшего товарища.)

Конечно, очень хорошо, что они разные. Отправляя их на задание, командир имеет возможность выбора. Ведь и задания в разведке разные.

О разведчике, который дал бы Колесникову «по совокупности» орден Ленина, командир знает, что он быстр, инициативен, но нервы его выдерживают до известного предела. По горячности может ввязаться в бой, тогда как надо бы еще действовать втихую. Бой вообще крайне нежелателен при проведении разведывательной операции.

А сосед его, тот, кто высказал догадку насчет «несчастной довоенной любви», разведчик совсем иного склада. Не так энергичен и находчив, зато никогда не проявит излишней поспешности. Вдобавок он очень обходителен в обращении, что важно при завязывании связей с местными жителями.

На этой работе положено быть в какой-то мере психологом. Разведчик после пятиминутного, казалось бы, самого беглого разговора с человеком должен в точности определить, чем он, как говорится, дышит, враг это или друг или пока ни то ни другое. Недостаток проницательности может привести к провалу всей разведывательной операции.

Покойный Колесников, пожалуй, соединял в себе наиболее сильные качества этих двух разведчиков. Лихо заламывая набок шапку, любил повторять: «В любой ситуации разведчик найдется!» И охотно развивал свою мысль: «Он должен проявлять мгновенную реакцию на неожиданное, действовать решительно, быстро и по возможности бесшумно, а главное, своевременно передать безупречно точное донесение! Вы же знаете, что зачастую в разведке это самое трудное».